Девятый ангел  - Татьяна Корсакова

…Их всё доставали и доставали из, казалось, бездонной ямы. Одного мертвого ангела за другим. И эксперт, которого вызвали из области, был категоричен: их убили не в один день и даже не в один месяц. Один год – один ангел. Вот как-то так… Петр Иванович, может, и не заподозрил бы ничего дурного, если бы не этот… Линин братишка. Если бы не бросился парень вскрывать черные мешки и лапать тела. Сначала-то даже жалко его было. Как же, невесту ищет бедняга! А потом словно щелкнуло что-то в мозгу…

Ордер на обыск он получил быстро. А как иначе, когда дело такое резонансное? Серийные убийства – шутка ли! Считай, семь лет маньяк под носом у них орудовал, а они ничегошеньки не замечали! Тут уж за любую зацепку станешь хвататься, даже вот такую призрачную.

Кто ж думал, что он с первого раза – и в яблочко?! Обыск сразу начали с мастерской. Как только увидели эти огромные кованые крылья, как только в дальнем углу под куском брезента отыскали моток проволоки. А потом нашли коробку: браслетики, заколочки, колечки, часики… Восемь штук. Да, вот так. Мертвых ангелов семь, а безделушек восемь. И что это может означать? А означать это может лишь одно: что нужно искать восьмое тело! Тогда же Петр Иванович вспомнил и про племянницу. Как вспомнил, так сразу же и покрылся холодным потом, испугался, что вот эта синеглазая запросто может стать восьмой…

Они успели. Можно сказать, вырвали жертву прямо из лап маньяка. Ведь очевидно же было, что девочка пыталась убежать. И в доме на кухне страшный кавардак: посуда разбитая, мебель разбросанная, бутылка недопитая. А девочка вдруг возьми да и начни дядюшку-душегуба защищать! С чего бы? Боится? Так не нужно ей его больше бояться! Петр Иванович костьми ляжет, а сделает так, чтобы нелюдь этот никогда больше на волю не вышел. Работы предстоит – страшно подумать. Но он справится! И не таких раскалывал.

Вот только не кололся дядюшка Макс. Смотрел волком, ни на один вопрос так и не ответил, словно воды в рот набрал. Оставалась надежда на туз в рукаве, на трофейную коробочку из мастерской. Петру Ивановичу важна была всякая мелочь, любая реакция на улики.

Он среагировал. Не сразу, далеко не сразу. Вещдоки ему в руки не давали, показывали на расстоянии, одну безделушку за другой. Ну, каково тебе, ирод ты такой, смотреть на свои трофеи?! Каково осознавать, что они больше не твои?!

Это была восьмая безделушка – половинка серебряного сердца на серебряной же цепочке. И вот на нее ирод среагировал так, что едва успели удержать.

– Откуда? Где вы ее взяли?! – А лицо белое, что полотно, и глаза безумные. Вот оно и проступило – безумие. Петру Ивановичу хотелось верить, что это безумие, болезнь. – Где Яна? Яна где, я вас спрашиваю?! – Его держали двое, а он все рвался и рвался, силился дотянуться до цепочки.

Значит, Яна. Яна Светилова двадцати трех лет от роду. Та самая, которую этот… якобы потерял и искал почти год. Потерянная любовь. Потерянная или убитая?

– А это вы мне скажите, гражданин Чернов, где Яна, Украшение ее мы нашли вместе с остальными уликами в вашей мастерской. А еще расскажите, как они туда попали? Да вы не молчите, не молчите! Облегчите душу. Кто? Когда? Как убивали?

Как убивал, Петр Иванович уже и сам знал. Задушили ангелов. Нет, не так, не задушили, а повесили. Переломы шейных позвонков там такие характерные. Раздели голенькими, крылья эти проволочные по-живому прямо к ребрам прикрутили, а потом повесили. В яму их уже мертвыми сбрасывали. Один год – один ангел… Замутило, и желудок вдруг свело от боли. Язва, будь она неладна! Как невовремя… Значит, семь лет как минимум. А если пропавшую Яну Светилову посчитать, так и все восемь получается. А Чернову тридцать один. Выходит, начал он свою страшную охоту где-то в двадцать три. И никто не догадался, никто ничего не заподозрил.

Еще и с ними, с полицией, в салочки решил поиграть. Скучно ему стало, ироду… Захотелось ударить. Превратить это худое, почти канонической красотой красивое лицо в кровавое месиво. Никто бы не осудил. Ребята бы отвернулись. А то и сами бы того… добавили. Но нельзя. Они не такие. Они не звери. И самосуд они себе позволить не могут.

Отпустил небитым. Из допросной, правда, Чернова пришлось волочь волоком, он цеплялся за стол, вырывался, кричал. Нет, не кричал, выл по-звериному. Это потому, что он зверь и есть. Нелюдь.

Хорошо, что поймали. Хорошо, что девочка эта, Линина дочка, теперь в безопасности. Пусть бы еще заговорила, рассказала все, что знает…

Как же Юля боялась возвращаться домой! Ведь никто не заставлял, а она все равно поперлась. Слабоумие и отвага – вот ее нынешний девиз! Она бы, может, и не вернулась, если бы не Макс, если бы не железобетонная уверенность, что Макс не убивал тех девочек. Откуда взялась эта уверенность, Юля не знала, но жизнь с мамой научила ее не только разбираться в психиатрических диагнозах, но и доверять инстинктам.

В ярких солнечных лучах старый дом, который старший следователь Самохин назвал домом у оврагов, больше не казался страшным. Жалким и заброшенным – да, но не страшным. И прогнившее крыльцо скрипнуло приветливо, а входная дверь, наоборот, распахнулась молча, без недавнего визга. Дом затаился, как таится забытый хозяевами старый пес.

– Не бойся, я вернулась, – сказала Юля и погладила дом по деревянному хребту лестницы. – Но и ты меня, пожалуйста, больше не пугай.

Дом вздохнул, торопливо и радостно защелкал половицами, закрутил в крошечных смерчах многолетнюю пыль, словно помогая прибраться. Почти весь оставшийся день Юля и посвятила уборке, а вечером вышла на крыльцо, дохнуть свежего воздуха, уселась на старые ступеньки, подперла кулаком подбородок. Подумалось, что это хорошо, что никто в городе не знает, что дом обитаем. Сейчас бы пришлось прятаться от любопытных – это в лучшем случае. Или уворачиваться от камней – это в худшем. Она не питала иллюзий насчет человеческой доброты.

Когда в кармане джинсов заиграл мобильный, Юля вздрогнула от неожиданности. Звонил Петр Иванович, интересовался ее делами. Она сказала, что все хорошо, подробнейшим образом отчиталась обо всех этапах уборки. Мелькнула шальная мысль напроситься к нему на ночь. Ну, не к нему лично, а хотя бы в участок. Вот только в этом поступке не было бы никакой отваги, а ей нужно решиться.

Калитка скрипнула в тот самый момент, когда Юля собиралась возвращаться домой.

– Эй, есть кто живой? – позвал знакомый голос.

И живой, и не живой. Все они тут, в этом старом доме. А теперь вот и Павел пришел. Зачем? Станет расспрашивать про дядюшку-маньяка? Будет осуждать и обвинять в пособничестве?

Он не стал дожидаться ответа, решительно ломанулся сквозь бурьян. Еще один отважный и слабоумный. Остановился у крыльца, сунул руки в карманы олимпийки, посмотрел снизу вверх, а потом спросил:

– Ты как?

– Мой дядюшка – маньяк. – Она не хотела ни злить его, ни дразнить. Скорее уж этой дикой фразой она пыталась защититься. Пусть не от него, а от окружающего мира.